А в десяти линиях от нас проходит громадный авианосец людей. Ощупывает океан лучами радаров. Я чувствую его, как горячее пятно в голове — и страх свинцовым шариком катается в зобу. Но с авианосца нас не видят.
Это чудо, сделанное Саидом.
Мы с Тари находим станцию вместе — и у неё каменеет лицо. Она видит это, видит сооружение внутри скалы, как крепость — и она, наверное, слышит всех… наших… братьев и сестёр моих. Кроме уцелевших бельков, рождённых на Земле: у них же нет маячков.
Но мне кажется, что Тари слышит и их. По лицу вижу, что слышит.
От близости этой станции мне больно. Боль протыкает насквозь, как ледяной шип. Делается больно памяти, разуму — не телу, но лучше бы телу. Нет таких лекарств, чтобы вылечить память.
— Тут же штурм понадобится, — бормочет Джок, человек, который как чёрный кит. — Небольшая армия нужна, что мы сделаем… у нас десять человек только…
Люди погасли. Смотрят на твердыню, как в глаза Мэйгу. А Тари переглядывается с Саидом — и Саид улыбается. И мне улыбается:
— У нас десять человек, я — всё-таки чуть больше, чем человек, дорогие, я шаман, киборг и биоформ, — а ещё Тари и юные шедми. У нас такая армия — нигде ещё не было такой армии. И штурм нам не нужен, шум не нужен. Мы тихонько пройдём, брат, через тот лаз, в который вы вышли, чтобы сбежать, — и кладёт руку мне на плечо. Рука горячая — даже сквозь одежду горячая.
— Мы с тобой вместе не пройдём в этот лаз, Старший Саид, — говорю я. Касаюсь его ладони, будто Хэндара трогаю за руку. — Ты слишком большой, а там даже мне было узко.
Саид горячим пальцем дотрагивается до кончика моего носа. Удивляюсь — и тут же понимаю: это шутка, человеческая шутка. И улыбаюсь ему.
— Я же шаман, — говорит Саид. — Мы сделаем чудо. Смотри сюда, Скат-Молния.
Я совсем удивляюсь:
— Старший, откуда ты знаешь, кто мой тотем? У меня же ни одного рачка-хды ещё нет! И я тебе не говорил!
Он смеётся:
— Шаманы всё знают, Молния. Тем более что тотем тебе подходит, его дух тебе поможет, — и я понимаю, что это тоже шутка, это Тари ему сказала. А он мигает мне одним глазом: — Но чудо-то смотреть будешь, дорогой?
Я хлопаю в ладоши — мне очень хочется чуда.
И Саид раздваивается.
Люди глядят во все глаза. На что?! Подумаешь…
— Пхе, это же голограмма! — фыркаю я. Протягиваю руку к двойнику Саида. Хочу проткнуть насквозь — но пальцы упираются в тело, в тёплую ткань его комбинезона.
Он хохочет: вид у меня, наверное, как у воина из клана Гэхю, когда ледяной топор разбился о камень. И у людей — ровно такой же вид. Мне почему-то смешно.
Но я не могу понять. Трогаю грудь двойника, холодные металлические скобки на карманах, шершавые швы — и вдруг моя рука проваливается в пустоту.
И я снова чувствую себя так, будто весь клан Гэхю — мои кровные братья. И больше не могу удержаться, смеюсь, спрашиваю, смеясь:
— Так это голограмма, да?
— Голограмма, — отвечает Саид. Он улыбается, и его двойник улыбается. — Шаманская голограмма.
Двойник начинает меняться. Сначала становится тем, кем Саид, наверное, был до биоформа: человеком с коричневой кожей, с тёмными глазами. Потом кожа светлеет, лицо чуть меняется, комбинезон меняет цвет, на кармане появляется нашивка в виде пёстрого прямоугольника с полосками и звёздами. Джок свистит, Сильвия хлопает в ладоши несколько раз, будто хочет сказать: «Правильно! Точно!» — они все оживились и обрадовались.
— Мы с тобой войдём на станцию, Молния, — говорит двойник Саида, а сам он молчит и улыбается. — Войдём, как разведчики, обезвредим охрану и впустим наших друзей. А потом заберём твоих братьев и сестёр.
Я смотрю на Саида настоящего:
— У тебя замечательно вышло! Мы всех их обманем и победим.
— Да, — говорит он. — Обманем и победим, дорогой. Даже не сомневайся.
Мы уходим, когда наступает ночь. Когда на станции ложатся спать все, кроме охраны.
Пока Саид даёт последние распоряжения людям, я прощаюсь с братьями и сёстрами.
Тари вешает мне на шею сердечко Хэталь. Я трусь носом о её ладони. Мне нечего ей подарить взамен. Я бы ей весь Океан подарил.
Мыиргю обнимает меня, близняшки трутся щеками, гладят по голове.
Мыиргю шепчет:
— Жаль, что мы не знаем, чьи у нас внутри бельки. Вот бы был твой.
— Мой, — говорю я. — Они все мои. И все твои. И все близняшек. Наши.
Шейихай спрашивает, стараясь говорить как можно суровее:
— А я буду как ты?
— Конечно, Великий Брат, — говорю я. — Как только у тебя начнёт отрастать грива.
Шейихай гладит себя по голове, с которой уже совсем слинял пух:
— Не скоро…
— Мужественные умеют ждать, — говорю я. — И ты умеешь, я знаю.
Он берёт меня за руки, дышит мне в ладони и сам сжимает их вместе — делится силой, белёк… Я очень серьёзно их облизываю, пытаюсь не улыбаться.
К нам подходит Саид — и я понимаю, что прощание окончено.
Наш кораблик подошёл к станции почти вплотную: мы дрейфуем в паре линий от неё, как говорится, в одном прыжке рыбы-летучки. Но на нас — шаманский покров: нас не видят ни станция, ни сторожевые корабли.
Только мы с Саидом сейчас выйдем из-под этого покрова.
Вода вокруг станции тёплая и грязная. Океан Земли болен людьми, они его не любят, не принимают всерьёз. В этой воде — топливо от их кораблей, плавающий мусор. Мы оказываемся в совсем тёплом, мутном и мерзком потоке сточных вод — мне кажется, что зоб сжимается, как ноздри, но это значит, что мы правильно плывём.
Я легко нахожу сточный коллектор.
Труба узкая. Свободно плыли в ней только девочки и малыши. Я почти протискиваюсь: я вырос, проклятье! Мне даже теснее, чем в прошлый раз! Я не могу плыть, я ползу по трубе, отталкиваясь пальцами, отталкиваясь локтями, мне страшно, я ползу по трубе, как по кишке мерзкого зверя, который меня проглотил. Слышу голос Саида у меня в голове:
— Ты всё делаешь правильно, Экхельдэ. Ещё чуть-чуть. Я чую, где кончается эта труба.
Ужас отпускает. Я не один.
— Скажи, Саид, — щёлкаю я дельфиньей речью, — в техническом отсеке никого нет?
— Говори со мной молча, — улыбается Саид в моей голове. — Я тебя услышу. А технический отсек пуст, дорогой. Шаманское око видит далеко.
Я ползу дальше. Протискиваюсь сквозь губки фильтров, рву их, куски плывут мимо, я вываливаюсь из трубы в тот самый отстойник.
— Видишь вентиль? — спрашивает Саид из моей головы. — Отверни его. Это вода для прочистки системы, она смоет с тебя запах коллектора… ну, относительно.
Чистая вода хлещет водопадом. Я всё ещё грязен, но чище, чем был. Поднимаюсь по той лесенке, которую используют ремонтники. За дверью — технический отсек станции.
Мне так страшно, что еле слушаются ноги. Но я верю Старшему, я открываю эту дверь.
Технический отсек пуст и тускло освещён единственной лампой.
Человек Сю нарисовал мне, где тут стоят камеры: только напротив приборов, которые могут сломаться. Сю объяснил: тут надо идти пригнувшись, тут надо прижаться к стене. Я пригибаюсь, прижимаюсь, прохожу большой зал с многими нишами и выходами в разные коридоры — и всё тихо, не кричит сигнал тревоги, люди не замечают меня. Саид одобрительно улыбается у меня в голове — значит, я всё делаю правильно.
Дверь, ведущая в большой холл, откуда можно попасть в лаборатории, в виварий, где живут мои родичи, и к выходу на причал, закрыта неплотно. Я слышу оттуда странные звуки: будто кричит ледяная крачка. Я останавливаюсь, не решаясь заглянуть.
— Тебе везёт, Молния, — говорит Саид. — Это охранник смотрит ВИД.
А, вот как…
Я просачиваюсь в холл, как вода. Толстый охранник сидит в широченном кресле перед большим голографическим дисплеем, на который выводятся картинки с камер слежения, только он не видит, что происходит на тех картинках. Он раскрыл изображение на своём планшете, поверх рабочих, запустил в объёме, чёткость выкрутил на максимум. Голограмма загораживает картинки с камер почти как реальный предмет.
